– Я сам поведу их, – сказал Уленшпигель. – Кто за справедливость – вперед! Но только не все, не все, мои дорогие! Достаточно двадцати человек. Иначе кто же будет охранять корабль? Бросьте жребий. Жребий выпал вот этим двадцати? Ну идемте! Кости никогда не обманут. Привяжите коньки и бегите по направлению к звезде Венере – она горит как раз над домом предателя.

С топорами за плечом скользите, летите, все двадцать удальцов, а сияющая и мерцающая звезда укажет вам дорогу к зверю в берлогу.

Ветер свистит и крутит на льду белые снежные вихри. Вперед, храбрецы!

Вы не переговариваетесь и не поете. Вы молча несетесь прямо к звезде. Только лед визжит под коньками.

Если кто из вас и упадет – поднимается мигом. Мы близко от берега. Даже тени человеческой не видно на белом снегу, ни одна птица не пролетит в морозном воздухе. Сбросьте коньки!

Вот мы и на земле, вот луга. Привяжите снова коньки. Затаив дыхание, мы окружаем ферму.

Уленшпигель постучался. Залаяли собаки. Уленшпигель опять постучался. Отворяется окно, и baes, высунувшись, окликает:

– Кто ты таков?

Он видит только Уленшпигеля. Остальные спрятались за keet’oм, то есть за прачечной.

– Мессир де Буссю [240] приказал тебе немедленно явиться в Амстердам, – говорит Уленшпигель.

– А пропуск у тебя есть? – отворяя дверь, спрашивает хозяин.

– Вот он, – отвечает Уленшпигель, показывая на двадцать гёзов, которые вслед за ним устремляются в проем. Войдя, Уленшпигель объявляет:

– Ты – лодочник Слоссе, предатель, заманивший в ловушку мессиров д’Андло, Баттенбурга и других. Где цена крови?

Фермер затрясся.

– Вы – гёзы! – воскликнул он. – Простите меня! Я не ведал, что творил. Сейчас у меня нет ни гроша. Я все вам отдам.

– Тут темно, – заговорил Ламме. – Дай нам свечей – сальных или же восковых.

– Сальные свечи висят вон там, – сказал baes.

Когда зажгли свечу, один из гёзов, стоявших около очага, сказал:

– Тут холодно! Давайте разведем огонь! Смотрите, какое хорошее топливо!

Указав на сухие цветы в горшках, он взял один из них за макушку, тряхнул его вместе с горшком, горшок упал, и по полу рассыпались дукаты, флорины и реалы.

– Вот где деньги, – промолвил гёз, указывая на другие горшки.

И точно: вытряхнув из них землю, гёзы обнаружили десять тысяч флоринов.

A baes, глядя на это, кричал и плакал.

На крик сбежались в одном белье работники и служанки. Мужчин, попытавшихся вступиться за хозяина, связали. Женщины, особенно молодые, стыдливо прятались за мужчин.

Ламме выступил вперед и сказал:

– Отвечай, предатель, где ключи от погреба, от конюшни, от хлева и от овчарни?

– Подлые грабители! – завопил baes. – Чтоб вам околеть на виселице!

– Пробил час Божьего гнева. Давай ключи!

– Господь за меня отомстит, – сказал baes и отдал ключи.

Опустошив ферму, гёзы понеслись к своим кораблям – легкокрылым жилищам свободы.

– Я корабельный кок, я корабельный кок! – идя впереди, говорил Ламме. – Везите славные салазки, нагруженные вином и пивом, тащите за рога или как-нибудь еще быков, лошадей, свиней, баранов, гоните стадо, поющее естественными своими голосами! В корзинках воркуют голуби. Каплунам, которых кормили на убой просом, негде повернуться в клетках. Я корабельный кок. Ишь как лед визжит под коньками! Вот мы и на кораблях. Завтра заиграет кухонная музыка. Спускайте блоки! Просуньте веревки под брюхо коням, быкам и коровам! Я люблю смотреть, как они висят на веревке, просунутой под брюхо. А завтра к нам в брюхо просунется сочное жаркое. На корабль животных поднимает лебедка. Мы их поджарим на угольках. Бросайте мне сюда в трюм пулярок, гусей, уток, каплунов! Кто свернет им шею? Корабельный кок. Дверь заперта, ключ у меня в кармане. Хвалите Господа на кухне! Да здравствует гёз!

А Уленшпигель привел на флагманское судно Дирика Слоссе и других пленников, скуливших и плакавших от страха перед веревкой.

На шум вышел мессир Ворст.

– Что тебе? – увидев Уленшпигеля и его спутников, озаренных багровым светом факелов, спросил он.

Уленшпигель же ему на это ответил так:

– Нынче ночью мы захватили прямо у него на ферме Дирика Слоссе, заманившего восемнадцать человек в ловушку. Вот он. Остальные – его работники и служанки; они ни в чем не виноваты.

С этими словами Уленшпигель передал мессиру Ворсту кошель с деньгами.

– Эти флорины из царства Флоры, – пояснил он, – они произрастали в цветочных горшках в доме предателя. Всего их тут десять тысяч.

– Вы не должны были уходить с корабля, – заметил мессир Ворст, – но так как вы вернулись с победой, то я вас прощаю. Добро пожаловать, пленники, и ты, кошель с флоринами, и вы, смельчаки, – вам я, согласно морским законам и обычаям, жалую треть. Другая треть пойдет флоту, а еще одна треть – монсеньору Оранскому. Предателя повесить немедленно!

Исполнив приказ адмирала, гёзы прорубили во льду прорубь и бросили туда тело Дирика Слоссе.

Мессир Ворст обратился к гёзам с вопросом:

– Разве вокруг кораблей выросла трава? Я слышу кудахтанье кур, блеянье баранов, мычанье быков и коров.

– Это все пленники нашего чревоугодия, – отвечал Уленшпигель. – Они уплатят нам выкуп в виде жаркого. Самый лучший выкуп получите вы, господин адмирал. Что касается работников и служанок – а среди служанок есть миловидные и смазливые, – то я возьму их к себе на корабль.

Уведя их, он обратился к ним с такими словами:

– Парни и девушки! Вы находитесь на лучшем из всех кораблей. У нас что ни день, то пирушка, попойка, гульба. Если вы намерены отсюда уйти – платите выкуп. Если же соблаговолите остаться, то живите, как мы: трудитесь не покладая рук и ешьте за обе щеки. Что касается вас, милашки, то я властью капитана предоставляю вам полную свободу: хотите – не меняйте своих дружков, с которыми вы пришли к нам на корабль, хотите – выберите кого-нибудь из храбрых гёзов и вступите с ними в брак – мне это безразлично.

Милки, однако ж, пожелали остаться верными своим дружкам, за исключением одной – эта, с улыбкой поглядев на Ламме, спросила, не хочет ли он ее ласк.

– Очень вам благодарен, милочка, но сердце мое занято, – отвечал Ламме.

– Этот чудак женат, – видя, что девушка расстроилась, пояснили ей гёзы.

Но девушка, повернувшись к Ламме спиной, тут же выбрала себе другого, такого же толстопузого и толстоморденького.

В этот день и потом еще несколько дней подряд на кораблях мяса было невпроед, а вина – хоть залейся, и Уленшпигель говорил:

– Да здравствует гёз! Дуй, холодный ветер, – мы нагреем воздух нашим дыханием! В нашем сердце горит огонь любви к свободе, горит огонь ненависти к врагу. Выпьем вина! Вино – это молоко, которое пьют зрелые мужи. Да здравствует гёз!

И Неле пила из золотого кубка и, разрумянившись от ветра, играла на свирели. И всем гёзам, невзирая на холод, весело пилось и елось на палубе.

18

Внезапно на берегу зажглись факелы, и при их свете весь флот увидел сверкавшую оружием черную толпу. Затем факелы так же внезапно погасли, и снова воцарилась тьма.

По приказу адмирала был подан тревожный сигнал. Все огни на судах были потушены. Моряки и солдаты, вооружившись топорами, залегли на палубе. Доблестные канониры с фитилями в руках стояли около пушек, заряженных картечью и цепными ядрами. Было заранее условлено: как скоро адмирал и капитаны крикнут: «Сто шагов!», что должно было означать расстояние, на которое подошел неприятель, канонирам надлежит открыть огонь с носа, с кормы и с борта.

И капитаны услышали голос мессира Ворста:

– Смерть тому, кто заговорит громко!

И они повторили за ним:

– Смерть тому, кто заговорит громко!

Ночь была звездная, но луна не светила.

– Слышишь? – говорил Уленшпигель Ламме голосом тихим, как дыхание призрака. – Слышишь говор? Это амстердамцы. Слышишь, как визжит лед под их коньками? Быстро бегут! Слышно, как они переговариваются. Вот что они говорят: «Лежебоки гёзы дрыхнут. Лиссабонские денежки будут наши!» Зажигают факелы. Видишь их осадные лестницы, видишь их мерзкие хари, всю длинную цепь атакующих? Их тут более тысячи.